Ангел, а?

Я приставлена к ней и хожу по пятам, хоть и злая она, и не носит креста, и ругается яростно с пеной у рта, если тень мою где-то заметит. Я привыкла и нянчу ее без обид, я же к людям иду, если что-то болит, а душа ее, в общем, почти инвалид, хоть она не считается с этим. Я ей сказки читаю в висок по ночам, и мешаю серебряной ложечкой чай, и сдуваю неслышно пылинки с плеча, и желаю всех благ и здоровья. Это, в сущности, просто, и мне не впервой, я ее иногда называю сестрой, если только она не рыдает порой и не бредит дурацкой любовью. Вот тогда я сержусь и ее не люблю, вот тогда я сама от нее устаю, и зачем подложили мне эту свинью, лучше б дали кого поспокойней. Мне приходится пить с ней сухое вино, снова слушать на полную громкость «Сплинов», а потом открывать нараспашку окно и карабкаться на подоконник. И когда ей расхочется плакать и пить, она будет на небо смотреть и просить, чтобы дали ей крылья чуть-чуть поносить, полетать на свободе ночами. А я буду прохладой сентябрьской дуть и ложиться ей дымчатой кошкой на грудь, и показывать вечеру в комнату путь, и сидеть у нее за плечами. У меня и без этого куча забот, только я провожу так который там? год и, хотя она мне отдохнуть не дает, я ее полюбила такую. Я скажу — и по комнате сны закружат, и она будет спать, чуть неровно дыша, и ресницы легонько во сне задрожат, если я ее вдруг поцелую. И пока она спит, я шагну из окна — рассказать все, о чем попросила она, я, вообще-то, ей так помогать не должна, но она же мечтала об этом… И я всем докажу, что нас надо спасти, пусть там ей подберут поудачней пути, только если ее что-то ждет впереди — мне придется отправиться следом.