Тексты

Все это скоро закончится, перемелется, сядем, как прежде, расслабимся, преисполнимся, тянется к солнцу майское наше деревце — зелёные листья, розовое исподнее.

Оставлен страх на перекрёстке, печати сняты с родничка, мы в рабство верили серьезно, как струны, ждущие смычка.

Через Самбию и Надровию, бряцая латами, те, кто давно мечтал умереть солдатами, тянутся строем в извечной закономерности — избалованной даме Балтике клясться в верности.

И проснулся залив, и легли фонари в темно-синий апрель, не имеющий дна, и от края земли и до края земли обнимают друг друга весна и война.

А как там зоопарк? А ты купил еды? Далекий милый друг, воздушная тревога. Мы так мечтали жить, и не было беды, да вот она пришла и курит у порога.

Воздушные стальные корабли несут моих друзей за край земли, рассеивают их закатным светом. Я только утром узнаю об этом из тех сетей, что обнажил отлив.

Я расту большим и смелым, зерна дней держу в горсти. Si vis pacem, para bellum, мама, мама, не грусти.

Думал новая эра, вышло: старая кали-юга. Брат в ней идёт на брата и друг — на друга, маму во сне зовешь, а она не слышит, огненный град стучит по уставшей крыше. Все вокруг знают, кто виноват и сколько нужно выдать ударов, пересчитать осколков, все вокруг знают, как хорошо быть смелым. Только никто не знает, что […]

Пожалуйста, держись/ граница на замке, никто не проскользнёт отсюда и сюда/ пожалуйста, скажи на древнем языке/ будь ласка, промовчи, нехай тече вода/

Тревожа тех, кто давно уснул под тяжестью старых скреп, конвой свободы ведёт весну навстречу иной заре.

Скачать нас в память, сжать и сохранить — вечерних улиц желтые огни, вдоль темных трасс заснеженные ели. Как утихала в сердце суета, как покупалась вредная еда, какие фильмы мы с тобой смотрели.

Веди меня туда, где нет удобных трасс, где умники уже не замечают нас, а коптеры зевак в полёте замерзают. Таких просторов мы представить не могли, веди меня скорей на самый край земли, за горизонт теней к истоку предсказаний.

По краю мира бежит разноглазый пёс, печная труба прядёт бесконечный дым. И лодка время из рук океана пьёт, и спят киты в густой глубине воды.

Коснувшийся двери когда-нибудь войдет — таков порядок слов, прописанных в судьбе. О том, что будет до, я знаю наперёд, но не должна пока рассказывать тебе.

В реальности, где мир ещё ничей,

где каждый шаг — начало всех начал,

бог создал Еву и виолончель.

И зазвучал.

Приходит ночь длиннее всех ночей, Старуха видит, чей ты был и чей, возможно, будешь, если бог родится. Часы берут вязание, и спицы стучат о тысячи случайных мелочей.

Спускаясь в Нифльхейм, смотреть сквозь толщу льда на то, что было мной задолго до меня — мерцающий фантом, прозрачная слюда, источник Хвельгельмир, не знающий огня.

Снега укладывает мгла на ноябре, метет вселенская метла в моем дворе, вороний топчется конвой по проводам, фонарь качает головой — аптека там.

Такое время: вспомнить, кто ты есть.
Случился год — тревожный, огневой.
И в воздухе мерцающая взвесь
Над каждым, кто не выдержал его.

Выбрав простое земное хейти — какой-нибудь Коля или Валера — Локи выходит из Йотунхейма и поворачивает налево.

Пора испечь хлеба — овсяная мука уже впитала страх, с которым мы живем, и в 9 мирах огонь из очага отбрасывает тень, и тень узоры вьёт.

Волна моей воды, цветок моих седин, прекрасное дитя, рождённое в любви, запомни навсегда: о том, что бог един, мы узнаём, когда он принимает вид

Излучины луны изучены по дням — сначала острый серп, потом тяжелый гонг. Плывёшь вокруг нее и пробуешь понять, песок ли в глубине, вода ли тут кругом.

Сообщники, любовники, шуты, учителя и пастыри друг друга — в наш океан из мирового круга летят огни, осколки высоты.

На Балтике антракт — безвременье, покой, октябрьская тишь, святое межсезонье. Бросай себя в песок да гладь волну рукой и прячься янтарем в сосновый старый сонник.

Был день, и купола, и крик вороньих стай, и небо октября, и солнце у креста (а где ж ему ещё являть Господню милость?). И девочка во сне, и ты, ее отец, вода, песок и след, начало и конец, и тот, кто вышел к нам, и кто промчался мимо.

Мне нужно от тебя живое слово. Не олово случайного улова, не ржавые непрочные доспехи успеха, создающего помехи.

Вязкий озноб, простудная хрипотца, книга, перечитанная с конца, начинается вынос лета из клеток тела — ты все пела, милая, это, конечно, дело, а теперь попляши под ветром, не прячь лица.

Флюгер скрипит и крутится на ветру,
сам себя заклинает: да не умру,
просто буду всегда подвижен, непостоянен,
до края неба тысяча расстояний,
я останусь на месте, перехитрю игру.

А на левой руке север носит северный ледовитый, он обвивает запястье, как старый свиток — выбелен солью, под ветром заиндевевший, суровый, седой, нездешний.