Тексты

Это время весны, о которой нельзя рассказать, написать, сожалеть, позабыть, далеко отойти. Это время, когда сингулярность из точки в груди превращается в бездну и пристально смотрит в глаза.

Каждая пауза — время тебя обнять, каждая дверь — пороговый переход. Без музыки этой теперь не проходит дня, ангельский сонм на репите, небесный хор.

Час быка стоит на страже любых начал. Dolor ignis ante lucem, прими, смирись. Город был над морем, строил себе причал, а теперь под водой зажигаются фонари.

Мне пишет кто угодно, но не ты. Я получаю кольца и цветы, открытки, видео, танцующего Санту, мне изливают душу и осанну поют, не заполняя пустоты.

Твои прикосновения — запрет, твоя любовь — подумай, сколько лет мы убегали от таких историй. Я проживаю паузу, не споря, на все вопросы есть один ответ.

На дереве зеленая змея, в каких удавах будем измерять? В слонятах, попугаях, километрах? Год яростного солнечного ветра, гудящего в глубинах января.

Под елочкой игрушки для ребят. Гирлянды, мандарины, будем жить. Костюмы, снег из ваты, муляжи. Привыкни: выбирают не тебя.

На какой-то странице книги с цветной обложкой — голубой или розовой, с буквами позолотой — мы сидим с тобой у города на подножке, и закатные волны сканируем эхолотом.

Та, которую муза горя учила двери не отпирать,

решает, как скоро она собирается умирать,

надевает белое платье, идет к Марийке

Гранитные святые берега, дорога не кончается, пока мы держимся пути, в который верим. И острова — распахнутые двери — на Ладогу впускают облака.

Можно делить людей на своих и дальних, можно искать ответы, но нет резона. Мир изменился: среда передачи данных работает безотказно и внесезонно.

В новый год на земле сбывается все и сразу. 

На стекле такси кто-то сердце рисует пальцем. 

Кей аккаунт ангел следит за ней в оба глаза, 

но она все равно умудряется оступаться. 

А встретились они в кофейне на углу – одна спешила шить, и острую иглу по бархату вела, как крошечное жало.

От вокзала и до вокзала
время мчится на всех парах.
Я так мало тебе сказала,
Город, вставший на островах.

Рассветы октября прохладны и остры, Самайн вонзает нож, ребро востока плавя. Все выгорит — за нас зарницы и костры, все сплетено в одно сияющее пламя.

Случайные выходят из игры и смотрят вслед, пока не понимая, какие в ней рождаются миры, как из глубин планеты поднимает.

Запоминая все, о чем не говорят, мы, призраки таких отчаянных ребят, что видят в смертной тьме подобие удачи

Как маковое зёрнышко, как рисовое зёрнышко, как косточка от сливы. Летело с неба перышко, в ладонь ложилось пёрышко и делало счастливой.

Выйдет прадед на берег и закинет в пучину невод, и поймает рыбу, вытащит из-под ила.  Я был маленький-маленький, а вырасту больше неба, больше сердца, которым ты меня полюбила. 

этот город готовится к белым бессонным ночам, подбирает своим переулкам людей и котов, и счастливая жертва выходит искать палача, и, как водится, в памяти не оставляет следов

Весь февраль уместился в стоп-кадре: на низком старте все, чему положено будет начаться в марте, что готовится к выстрелу, бегу, броску, рекорду, входу в моду, прыжку в ледяную воду.

Боковые в конце плацкарта, рюкзаки, 18 лет. Мы играли в такие карты, что ни карта — всегда билет.

Неспокойно видеть тебя во сне — не в твоих привычках ходить по снам. У меня залив заметает снег, у тебя на юге почти весна.

Старый город выбирает себе людей — звездочётов, монахов, лекарей, королей, капитанов, распутниц, лавочников, шутов. Воронов и котов.

А потом все бросим и убежим. Одолеют климат, борьба, режим, станет шумно, грязно, темно, грешно. Не земля, а зеркало, не смешно.

Старый Укко возвращается в Илоранту, проверяет ледник, поднимается на веранду, наливает чай, отламывает печенье, смотрит на озеро, дышит зарей вечерней.

Среди елочных веток, мандариновой кожуры, 
между огнями гирлянд и бумажным снегом 

Уставший старый год нас возвращает в дом — привёл, откуда взял, на место положил. Как будто все, что нам далось таким трудом, не требовалось, и задача — просто жить.

Говоришь, этот год был из ряда вон, мир не видел хуже, не знал страшней? Жизнь в ладонях плавится, словно воск, только ты решаешь, что будет с ней.

Выходя в метель, воротник поднимая выше, щурясь в желтом свете мерцающих фонарей, я прошу об одном — чтобы ты себя лучше слышал, чтобы знал, что оставить в спасительном декабре.