Я тебя породила, я тебя и убью

/Я тебя породила, я тебя и убью/ слово даст фору и пуле, и воробью, всему, что летает, всему, что имеет вес, слово — иголка, сокрытая в голове. Мама-зима, мы боролись что было сил, я родился в тебе, но я тебя не просил, я, дитя студёных околоплодных вод, не алкал ни снега, ни холода твоего. Наши дни проходили в молчании и трудах, я не видел огня, но выучил песню льда, строил торосы да насылал пургу и хотел бы оттаять — но, кажется, не могу. Мы на кромке марта, на самом его краю /я тебя породила, я тебя и убью/, оседает лёд, обнажается глубина, это смерть приходит, притворяется, что весна. Посмотри вокруг — потеплело, уже пора. Тает все, чем мы были, во что нам теперь играть? Ни морозов, ни боли, ни острых ее лучей.
Чей я буду скоро, если уже — ничей?
Как я лягу на солнце в высокой густой траве, если слово — иголка, сокрытая в голове,
если все ледяное, лезвиями звеня,
исчезает из мира
в самую
глубь
меня?