Живое
Живое
Со стороны может показаться, что жизнь моя — сплошной астрал, древний танец тайных символов, хрустальных шаров, магических артефактов и ветхих книг. Боженька золотыми письменами оставляет мне послания в воздухе, а я их записываю. А когда приходят люди и приносят свои дары, я закатываю глаза, и духи говорят через меня, куда кому надо идти — направо или налево. Но жизнь не такова.
Со стороны может показаться, что жизнь моя — сплошной астрал, древний танец тайных символов, хрустальных шаров, магических артефактов и ветхих книг. Боженька золотыми письменами оставляет мне послания в воздухе, а я их записываю. А когда приходят люди и приносят свои дары, я закатываю глаза, и духи говорят через меня, куда кому надо идти — направо или налево. Но жизнь не такова.
Утро мое начинается с вопля «Мама!», потому что папа с утра не годится. Неможно, чтобы папа достал дочь из кровати, только мать. Ты родила, ты и доставай. Потом неси умываться, только зубы мне чистить не будем, будем чистить глаза тебе. И не ори, паста в глазах лучше, чем мыло в носу.
Когда будешь складывать в меня кашу, на работу не отвлекайся. Тут у Малышариков пуговица пропала, это поважнее будет. А еще смотри, что под столом. Видишь, собака кашу съесть не может? Потому что каша у нее на башке. Это я перевернула, пока ты в телефон пялилась. Ладно, отдай меня отцу, пусть он меня на улицу несет, я там палкой по луже лупить буду. А ты пол помой.
Рабочий мой день начинается звуком захлопнувшейся за ними двери. И это не день, это пятилетка за три года. Клиенты в очереди, и всем горит — надо тушить. В подшефной компании сайт лег — надо реанимировать. Книги в печать ушли, не ушли, деньги зависли, не зависли, тут ЧП, там беда. А еще доктор знакомый пишет и спрашивает, я капельницы сделала? Ага, с валерьянкой.
Смотришь на часы — а там уже обедом пахнет. А когда обедом пахнет, эти с прогулки возвращаются. Если затаиться в дальней комнате с ноутбуком, может и не заметят. И спать лягут. А если заметят — все хана, минус два часа рабочего времени. Синий трактор не представляет.
После обеда — мое святое время, таинство, практика, мне надо человеку голосом говорить. Сесть, настроиться, свечи зажечь, расклады сделать, и быть и тут, и не тут. И не дай боженька в это время хоть мухе пролететь — я и убить могу. Но мухи смелые, они летают. И на велосипедах катаются, и дерутся так, что шерсть летит до самого неба. И роняют мебель с грохотом. Поэтому я стараюсь раз в неделю из дома уйти куда глаза глядят. И там в тишине целый день только и делаю, что в хрустальный шар смотрю и вещаю. А потом у меня голос пропадает. 16 часов — был у меня рекорд говорения. Я потом с мужем неделю жестами общалась. Так он теперь ругается и диктофон отбирает. Доминирует.
Зато вечером наступает чудесное. Меня берут и тащат. В одной руке младенец, в другой — поводок, несемся впереди ветра. На залив. Там закат показывают — каждый вечер разный. И мы смотрим, смотрим, и день проявляется глубоким, наполненным, важным, и чувствуешь всех людей, с которым сегодня был на связи, и связь эта тонкими штрихами перьевых облаков тянется за горизонт. И становится спокойно и хорошо.
А потом зажигаются фонари. И все бредут домой — уставшие, тихие, счастливые, и старый город стоит в вечерней синеве — сказочный и родной, и знаешь, что вот так же мы шли по нему когда-то, века назад, и бежала впереди серая смешная собака, и били часы на башне, и луна отражалась в заливе, как огромная монета, которую кто-то бросил, чтобы его желание исполнилось.
Ночь приносит сказки, догонялки на кровати и пододеяльный хохот. А когда дом затихает, мне остаются тексты. Истории и стихи, дневники и письма. Заметки на полях. Архивы памяти. И мы сидим с ними и шепчемся о своем, пока небо не начнет светлеть.
Утро начинается с вопля: «Мама!»