Люби свою смерть
Люби свою смерть
Первый шок у людей прошел, и началось предсказуемое сбрасывание эмоций. И на замену «где вы были все эти годы» пришел новый тренд: «ты плохо горюешь».
Выложила в инсте вот этот текст 2016 года про смерть (вообще-то он про жизнь, но там смерть, да). Ночью завела «с толкача» (в смысле, с vpn) директ, а там — скрежет зубовный. Да как вы смеете вот так между прочим писать про смерть, когда у людей такое. А если вы это сто лет назад написали, как у вас рука поднялась выложить?!
Я стерва, я пошла поглядеть аккаунты возмущающихся. И не нашла ни одного человека, который негодовал бы из реально тяжелых обстоятельств. Все в безопасности, у всех, простите, жопа прикрыта. Одна барышня в гамаке на Бали лежит — она «вовремя» уехала и пишет теперь издалека, как всем нужно сплотиться и встать под пули.
С самого начала того самого, что нельзя называть, я получаю письма и фото от людей из пекла, держу ежедневную связь с друзьями, и ни один из тех, кто сейчас в реальной опасности, даже не подумал оценить степень моего горевания. У нас есть дела поважнее. А вот тети из прекрасного далёка подумали.
Сейчас в лентах расползается эта хтонь — как и люди расползаются по миру. Сначала (это естественно) все спасают собственные задницы, а потом у них освобождаются силы и внимание, чтобы листать соцсети и учить других правильно скорбеть. Господа, если у вас дофига времени и так хорошо работает интернет, может быть, нужно направить эту энергию на реальную помощь? Собрать средства, найти людей, которые помогут хотя бы одной семье выехать из зоны ЧС? Или другой семье — получить жизненно важные лекарства?
Ладно, я хотела о другом.
Ушлось человеческого сознания заключается в том, что оно умудряется делить на «касты» не только жизнь, но и смерть. «Потерять близкого на войне — это другое, — пишут мне с Бали. — Умирать от болезни или в аварии — это нормально. А на войне — нет. А вы пишете про смерть так, как будто она одинаковая».
Так вот, сказочные вы мои, смерть ОДИНАКОВАЯ. Для тех, кто остается, кто любил и не планировал расставаться — ОДИНАКОВО больно потерять близкого и на войне, и в хосписе, и в аварии. И не надо рассказывать, что чье-то горе круче. Всех впечатляет масштаб трагедии и близость к собственной зоне комфорта — это факт. Но все спокойно жили, когда в соседней семье кто-то годами боролся с неизлечимой болезнью, а в стране чуть дальше от ваших границ — с нищетой и постоянными войнами. Это все никуда не делось, кстати. Мир продолжает быть чистилищем.
Я несколько лет работала журналистом на фандрайзинге. Это тексты о тех, кому нужна помощь. Я была в палатках для бездомных инвалидов и в каморках на краю географии, где на ИВЛ боролись за жизнь младенцы с зашитыми веками. А еще я видела свою смерть (дважды). И смерть своих близких. И это всегда одинаково страшно. Никто не собирался. Никто не планировал. Никто не хотел. Просто тромб. Просто фургон на встречке. Просто рак. И еще тысяча разных просто.
Даже общие катастрофы вроде войны или стихийного бедствия в нашем сознании- это разрушенные жизни не биомассы (так нас воспринимает эволюция, для нее — да), а каждого конкретного человека (и это отлично понимают политтехнологи и пиарщики, показывая нам реальных людей, детей, рассказывая личные истории и тп). А если нас трогает чья-то конкретная смерть, почему мы выбираем, чья именно? Это очень похоже на белое пальто, а белый в нынешних суровых условиях — не самый практичный цвет.
Моя позиция проста. Все, что происходит сейчас — ужасно. Если вы это понимаете и признаете, и вашей эмпатии, широты сознания и высоты моральных устоев хватает, чтобы определять происходящее как трагедию, не поленитесь немного покрутить головой. Вы найдете множество признаков трагедии не только в новостных лентах, но и вокруг себя. Мир в полной жопе, если честно.
И выход из нее каждый будет искать сам.
Очень легко громко горевать в соцсетях. Для этого, кроме работающего интернета, ничего не нужно.
Намного сложнее пахать на складе волонтером или искать лекарства там, где уже ничего нет.
Собирать деньги всеми способами и передавать их тем, кому они срочно нужны. Переворачивать изможденное тело, чтобы не было пролежней. Не бежать первым рейсом, а оставаться в разрухе и темноте — помогать тем, кто не справится без тебя.
Не война — лакмусовая бумажка помешательства, войны были на протяжении всей истории человечества, и тираны, и герои, — это все было. Страшнее всего сейчас происходящее у людей в головах.
Прошедший сквозь смерть — свою или близких — не следит за тем, хорошо ли кто-то горюет. Он уже все понял — и про себя, и про людей, и про конечность этой жизни, в которой нет никаких гарантий и никаких «правил горевания», законов и тд.. Он остался, чтобы идти свой путь — столько, сколько ему положено и, желательно, идти с чистой совестью.
Видящий смерть издалека очень ее боится. И — как собака падает на спину, открывая брюхо при виде сильного, — подобострастно прислуживает смерти, высказывая свое уважение и поучая других. «Вот, — смотри, — я-то хорошо горюю, громко, честно, не то, что эти, я боюсь тебя и уважаю, обходи мой дом дальней дорогой. А эти пусть понюхают пороху, как можно не понимать, что ты, смерть, которую я вижу и боюсь, намного сильнее и могущественнее любой другой смерти?»
Смерть всегда одинаковая. Она обрывает жизнь. Видевший смерть близко уже умер. И — если ему вернули дыхание — вышел с той стороны тьмы. Он разделял со смертью кров, еду и ложе. И он носит ее в себе.
«Люби свою смерть, она дарует тебе покой».
А если ты готов и можешь быть причастен к чужой — молчи и делай, что дОлжно. Смерть всегда приносит кучу работы — чтобы живые помнили, что они остаются и не замирали в анабиозе, а шевелились, пахали, дышали, чинили и строили, провожали ушедших и передавали их искру тем, кто еще только готовиться воплотиться.
И жизнь, и смерть (кто не понимает — так это синонимы) требуют постоянной работы.
Чем сильнее горе, тем ее больше.
Когда у человека много работы, ему некогда учить других горевать.