Тексты

Нас родители так приучали тебя упрашивать, что почти убедили в сказочном всемогуществе, добрый Санта, пусть эта радость случится нашей — и юридически узаконенной, как имущество…

А по городу ходит грипп, собирая дань. А по городу ходим мы, презирая грипп. У меня к тебе обычная ерунда — просто вирус хронической нежности там, внутри…

А что тут пишется — для тебя ли и о тебе ли, тебе ведь нет никакого дела, прости, ma cherie , с тобой невероятно в одной постели, с тобой невыносимо в одной душе…

На юге декабрь, солнце лучом пылит, и желтые листья ложатся в цепочку звеньями, а я сижу, смешная, как Амели, со всеми стихийно-тихо-стихотвореньями…

Это просто история без героев, эпизод подслушанных разговоров. Он мечтал, что когда-то их будет трое, и она улыбалась — еще не скоро…

И почему мне больно — потому что мои смешные плюшевые крылья подвешены во времени, в пространстве на острых до безумия крюках, я продолжаю никому не нужной историей, давно покрытой пылью, рассказывать легенды дальних странствий для тех, к кому протянута рука…

Ты стоишь на отвесном краю строфы, на запястье спящей змеей браслет, а в наушниках девочка из Уфы помнит все твои трещинки — десять лет…

Пока вы все ищете счастья — да без посредников, с жизнью торгуясь — в легкую, на пари, девочка пишет, рожает себе наследников и так проживает эту — свою — последнюю, чтоб было о чем на небе поговорить…

Мне так нравится ждать тебя, думать, не спать полночи, сочинять тебе песни, складывать их в корзину, я люблю, когда пишется, дышится, пьется в строчку, и скучать я люблю — по секрету и между прочим — если я не скучаю — это невыносимо…

Мне не пишется — жаром пышется, из последних сил словом пашется, не любил бы ты чернокнижницу, не взрастил бы ты эти саженцы, здесь горюн-трава шелком стелется, как коса в ветрах расплетается, отпустил бы ты красну девицу, не искал бы ты бесприданницу…

— Если упал — вставай, отправляйся дальше, не занимай… — Эй, следующий, заходи! Сколько учу вас, грешных, любить без фальши, близится Судный — бездарей пруд пруди…

Да, это больно. Да, это очень больно. Это костры французов в первопрестольной, это с церквей летящие колокольни, над Хиросимой — ядерная зима…

Мой морской волк ругается, курит трубку,
Сиди, говорит, а то раскачаешь лодку,
И я непременно вцеплюсь тебе прямо в глотку,
И, как обычно, последним покину рубку…

Интересно, как оно пишется, как случается, как от других отмеченных отличается, как это все так здорово получается, что можно потом приходить — и читать подряд…

Мне не надо спать с тобой, чтобы сниться, мне не надо греть тебя, чтоб растаять, мы уже не сможем освободиться — ждем, а вдруг когда-нибудь перестанет…

Вот оно утро, мое золотое утро, осеннее, в легкой дымке последних листьев, и я просыпаюсь с солнцем в глазах — как будто душа моя стала сказочней и лучистей…

Эта пятница — правда, какого черта, появляться в старом календаре, этот день над дюжиной перечеркнут, значит, завтра — первым ему гореть…

Не видать бы мне ни ангела, ни смерда,
Да завьюжит время мой холодный дом…
Не спокойно мне сегодня… Здравствуй, Герда,
Хочешь чаю, разумеется, со льдом?..

Мне бы в ноги тебе лететь метеором, подбитой птицей, теплым ветром ласкать и виться, вырисовываться — в тебе…

Кружись, моя ленточка, дыши, моя девочка, гори — между ветками хвостиком беличьим, лети — между тучами солнечным лучиком, я так по тебе невозможно соскучилась…

Только верь мне, ты слышишь, пускай ноябрь первым снегом засыпал слова-пути, только верь — в Него и в себя — хотя бы потому, что ты можешь меня спасти, потому что все будет — и будет нашим, если этот — последний — пройдем рубеж…

И не было от тебя звонков, и мы не виделись — дни и годы, и мы привыкли, что так — легко, и взяли это — в привычку, в моду, себе в уме, намотав на ус, назло, на вечную, в общем, память, и кто сломается первым — трус, а кто сломает — решайте сами…

…И мы выбирали — когда случимся там, на Земле, обретая тело, и Бог смеялся — светло, лучисто и провожал нас — святых и чистых, и мы покидали его пределы…

Вот и зелье кипит, и растет луна, он придет — и выпьет его до дна, перед смертью ты будешь ему — жена, а потом — заметет метель…

Звени, струна, распаляй огонь, мне этот дар холодит ладонь, по мегагерцам — к другим мирам, прости, сын Зевса, прощай, Приам…

Не ревнуй меня к ней, к нашим редким ночным прогулкам,
к голосам и намекам, связанным рифмой в шаль,
просто мы с ней похожи, как темные переулки,
по которым бродит отчаянная душа…

Друзья, садитесь, вот ваша ложа — абонемент на полжизни в силе, и наш спектакль опять о том же, но я сегодня сильней и строже — да вы же сами меня просили…

Каждому по заслугам — да не по силам, слеза навернулась — высохла — испарилась, скажи-ка мне, солнце, где же тебя носило, пока я ночами здесь за тебя молилась?..

Здравствуй. Не бойся. Просто смотри в глаза. Читай, удивляйся — я до сих пор жива, сегодня мне нечего больше тебе сказать — ведь я, умирая, пережила слова…

Это и будет нашей с тобой основой — вернется в память, просто войдет в привычку, и если когда-то мы лбами столкнемся снова, то это все закончится как обычно…